28 марта 2024

Злоключения семилетнего воронежца и его мамы во время оккупации города

28.01.2019

Борис Григорьевич Шульгин родился 1 января 1935-го, живет на склоне улицы Карла Маркса недалеко от Адмиралтейской площади. Ниже - его подробный рассказ о том, как его, русского парнишку било-крутило-гоняло в военное лихолетье. Он, тогда семилетний пацан, выжил и вернулся в свой покореженный город, на свою улицу, восстанавливать пепелище. Говорит: "А кому ж еще было?.."

О том, как немцы выгнали Шульгиных (мать с сыном) из Воронежа в августе 1942-го, мы рассказали в "Береге" N47 от 6 июля 2018 г. А теперь о том, что же случилось дальше.

ХОХОЛ, РЫТЬЕ ОКОПОВ

"Пришли в Хохол. Полицаи кругом. Нас разместили в одном из домов и приказали: "Утром поедете рыть окопы". Мать меня, конечно, с собой забирала, не оставляла. Машины три-четыре с людьми - приехали в поле, стали рыть окопы там, где указали. И так каждый день. Отдыха не давали. Отдельно привозили питание охранникам и шоферам, а нам похлебку типа мамалыги. Мне ничего, только матери - одну миску, и мы вдвоем ели. Поели - и за работу. С раннего утра и пока не стемнеет.

В низине - кустарник, в туаВ­лет надо куда-то отходить. Как-то раз мать пошла. Один из полицаев стал с матом ее в пинки оттуда гнать, прикладом сильно избил. Я кинулся помочь, полицай и меня ударил, я упал. Мать ко мне - он ее снова бить. Шофер-немец подбегает - что, мол, ты делаешь? Сердито что-то по-немецки и на меня показывает: сын с ней, куда она убежит? Полицая отстранил, мы тогда только поднялись. Лицо и тело у мамы были сильно побиты, а рыть все равно надо.

ПОПЫТКА БЕЖАТЬ

Однажды днем с рытья окопов нас привезли в Хохол на площадь. Много народа, охрана. Взрослых по одному вызывали. Документы спрашивали, у моей матери паспорт был - на всех листах поставили штамп фашистский, орла. Потом погнали на вокзал.

Вокзальная площадь. По одну сторону дома в ряд, по другую - забор. По периметру немцы, у этих черная форма, эсэсовцы. До вечера паровоза не было. На ночь в вагоны закрыли, утром опять на площадь. Еды не давали, а в этот день утром бочку воды на всех выделили. Пили кто как смог - кто фуражку снял, кто из ладоней пил. Днем дали похлебку, но всем не хватило.

Немного стал я понимать по-немецки. Подхожу к одному: "Пан, дай, гибен, броден". Он, молодой, посмотрел и говорит вроде того, что "у меня в Берлине братишка маленький, как ты". Из ранца достает конфету и печенье. "На, и шнель отсюда". А где он стоял, был проход между домами. "У меня матка". - "Давай матку сюда". Народ рядом тоже стал двигаться, он всех оттолкнул, а нам автоматом показал в проход - туда, "быстрее".

Прибежали к дому, где ночевали. Хозяин вышел: "Уходите в малые села, только что жандармы были, все облазили, искали, кто спрятался. Идите на запад, на восток ни в коем случае". По дороге, когда речушку переходили, мать паспорт с фашистскими отметками выкинула. Чтоб не узнали, что мы сбежали. Вышли на большак, сзади гонят наших пленных, мы посторонились. За пленными - гражданские, нас к ним и затолкала охрана.

БЕГСТВО

Пригнали в Курбатово, нас в какую-то яму затолкали в лагере для пленных. На другой день - в вагоны. Но далеко не отъехали. Налетели самолеты, и послышались взрывы.

Поезд встал. Это наши бомбили пути. В вагонах-"телятниках" окошки есть - кто-то проволоку смог оторвать. Дверь вагона открылась. Люди выскакивают и бегут. Немцы начали стрелять, а наши самолеты по ним - пулеметными очередями.

Выскочили, мама видит такое дело - и под вагон, в другую сторону. Там ни души. Поле кукурузное. Мы подбежали, написано: "Минные поля". Трава высокая, пригнулись и побежали вдоль минных полей. По тропинке через кукурузу. Потом высотка и окопы. Дело к вечеру, нашли блиндаж, соломы много, давнишней. Спрятались и не выходим.

СИНИЕ ЛИПЯГИ

Утром пошли в кукурузу, поели. Низиной идет крестьянин. Мать мне: "Позови, наш, русский". Остановился. "Вы откуда, что, как?" Мать: "С города идем, дом сгорел и все документы, в чем есть, то и есть". "Ну, пошли до села".

Оказались Синие Липяги. На дороге на входе в село патруль, будка и четыре полицая с винтовками. Знали его, поздоровались. "А эти кто?" - "Погорельцы". - "Документы есть какие?" - "Нет". - "Веди к старосте".

Староста послушал, поверил, что погорельцы: ну что тут подозрительного - женщина и семилетний пацан. Определил нам жилье, но обязательно должны были работать.

Синие Липяги вдоль реки, а на другом берегу деревушка. Нас туда к одной хозяйке определили. Потом пришли два полицая. Повели человек пять-шесть на работы, а мать со мной в штаб. Офицеры-венгры меж собой поговорили и определили в прачечную.

ОФИЦЕРСКАЯ СТОЛОВАЯ

Хорошо помню двор метВ­ров 150 в длину, а по ширине метров 70. Вдоль - офицерская столовая, с другой стороны лог вниз спускался, везде забор. В проходах охрана. На краю двора прачечная, рядом дрова сложены. Человека четыре-пять наших пленных всегда дрова пилили. Человек пять женщин в прачечной работало. Питание не давали.

По сей день помню, как звали одного повара офицерской столовой - Дениш. Ко мне он хорошо относился. Выйдет, а я по двору бегаю, отдает мне остатки пищи. Банки большие наложит, я несу женщинам в прачечную.

Нести метров двадцать. Однажды венгр-офицер мимо шел. Они всегда с нагайками ходили. Увидел, что иду от столовой. Банки вырвал, выкинул - и плеткой стегать. Мать рвалась, ее женщины держали, мол, еще хуже будет. Так меня избил, что я без памяти лежал. Помню, как Дениш меня на руках отнес в прачечную.

ЕЩЕ ПРО МАДЬЯР

Еще случай помню. В туалет ходили за поленницу со сложенными дровами. Однажды девушка туда пошла, а этот венгерский офицер за ней. Порвал одежду - хотел насиловать. Я это все видел. Она вырвалась и бежать - через проход на улицу, часовой не успел остановить. Офицер за ней, пистолет выхватил и начал палить. Рядом венгерский штаб, как раз вышел генерал. Офицер, оказалось, пьяный был, патруль его под руки, пистолет отобрали. Девушка вся трясется. Генерал сказал, чтобы патруль увел офицера. Девушка в прачечную вернулась.

Рядом со штабом был парк. Через день-два венгры выстроились там и офицера ведут, без погон в одном мундире. За ноги подвязали на сук дерева вниз головой. И висит. Сначала брыкался, потом кричал. Дальше я не смог смотреть.

ЧУТЬ НЕ ПОГИБЛИ

Дело к зиме. Мороз усилился. Наши наступают, обстрелы слышно. А все равно гоняли на работу.

Хозяев и нас выгнали из хаты, заселили солдат-чехов. Они к нам хорошо отнеслись, еду из своих пайков давали.

Помню, сильный обстрел начался, земля тряслась жутко, хата. К новым хозяевам пришла родня - в дом попал снаряд, некуда деться. Нам говорят: "Уходите".

Что сделаешь, пошли мы с матерью через поле. Снаряды рвутся близко. А мы идем. Подошли к окраине Синих Липягов, выскакивает мужчина и начинает ругать мать: "Ты что, такая-сякая, с ребенком под обстрелом ходишь! Пойдем ко мне". В хате нас в подвал спустили.

ДОРОГА ДОМО, ПО ТРУПАМ

Крики "Наши идут!". Первое что я увидел - солдаты вдвоем несут противотанковое ружье и патроны. Их встречают, слезы. Они приветствуют нас и дальше идут.

Как освободили, мать и говорит: "Мы пойдем в город". В этот же день и пошли.

На большак вышли - по обеим сторонам - минные поля. Видно было, что недавно здесь колонна немецкая шла и ее самолетами или артиллерией наши и расстреляли. Трупы немцев встречались километра два.

Какое-то село проходили. Мы - оборванные. Люди в селе говорят: "Что ж вы так идете, вон сколько добра, снимите шинели, оденьтесь. Мы все в сапогах теперь". И показывают сапоги. Мать говорит: "Нет, я в рванье пойду, но никогда с мертвеца не сниму, кто бы он ни был".

В ОСВОБОЖДЕННОМ ВОРОНЕЖЕ

В городе шли мимо мест, где цирк сейчас, и по Кирова. Только одна тропка и все. Везде таблички "Мины". На площади от Ленина только постамент остался. Тоже ступить нигде нельзя, по узкой тропе пошли по 9 Января (сейчас Платонова) к себе домой, на склон Карла Маркса. По дороге нам встретились три-четыре сапера.

Дом наш сгорел. Соседний - целый. Там одежда была. Мать мне смотрела-смотрела - все женское. Ну и меня в девичью рубаху одела.

А где жить? По соседству еще флигель кирпичный, дореволюционный. Мы туда зашли - гора пшеницы в углу почему-то насыпана. Кровати и матрасы нашли.

Спичек нет. Я к саперам метнулся: "Дядь, дайте спички, холодно, а зажечь нечем". В соседнем доме немцы в стене дыру проделали, обозрение-то хорошее. В дзоте пулемет остался, много патронов. И ящики с порохом пластинами, для какой цели - не знаю. Мы дрова мерзлые этим порохом разжигали.

В подполе ящик хозяйственного мыла оказался. Мать меня искупала, сама искупалась. Кастрюлю нашли, найденного зерна наварили.

ГОРОД ОЖИВАЕТ

На телеграфе мама знакомых нашла, снова стала там работать. Помню, электроэнергии не было, трамваи стоят, а нужно возить катушки кабеля, большие такие. Траншеи рыли, вели кабель на проспект Революции и на вокзал. Вагон женщины толкают по рельсам, везут кабель.

Хозяева вернулись, попросили нас уходить. Потом еще в одном пустующем доме жили, и туда хозяева вернулись. Затем на время нас приютила соседка.

Надоело уже скитаться. Мать у начальства выпросила доски. И я начал "строиться". Кирпичи без раствора уложил; глина была, но я ж, пацан, что понимал. Железо с крыши сгоревшего дома валялось. Стал крышу делать. Один из соседей, старик, мне указал: "Неправильно кладешь, вся вода затекать будет". Помог, но большую часть железа унес, у него дом снарядами был разбит. Дверь, окошко из разбитых домов я подобрал. Сам сложил печь, простую.

Три на три метра, девять метров площадь комнатки - такое жилище у меня получилось. Жить людям негде, и по предложению матери пять девушек с телеграфа у нас жили, кровати в три этажа вдоль стен.

В первый класс я пошел в сентябре 1943-го, возле Каменного моста школу организовали".